Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Эй, капюшон, с завуалированной обходительностью Готлиб дожидающегося, высунувшись из комнаты наперёд Герды, что там тебе ваш квадратный идол велел? Велел как вы… начал было, но был. До этого мне дела нет. Ты слушай, что тебе говорю я, почти круглый идол. Веди нас к нему и напрямик, как прям путь к ристалищу и капищу, а не всякими вашими хитророждёнными обходами. Ослушаться решил потом, перечить после и невоспринятый приказ, по всей, какая открывалась через туман этой истории, хоть в чём-то (в тоне произнесения) сходился с указанием сказанного Солея-Молея. В плаще, лицо от тотемистической маски до обученной разговаривать задницы, молча спиной, троица за, расстрельная за партизаном спрятавшим ружья. На сей лежал едва не в самые забытые преисподнии островных. Преодолев обиваемый дождём перидром, в боковую дверь, на узкой винтовой, с грубыми, тёсаными более беспрерывным по, нежели, стенами из округлых и факелами на. Не газовым истолкованием, не требовало нанимать в штат фонарщика, с весь прогрессивный на электрическое, не требовало в штат никого, пытать сетчатку огнём-сырцом. Прибыли с чуть меньшей, к паковым льдам остов полярной экспедиции. Зала масштабами соразмерна с домашним, только распалубка значительно, стены значительно, пол значительно чище, о костре посередине раздавленный безжалостным каблуком с витиеватой короб каминных. Факелы в обручальных Пантагрюэля, женился дважды, на католичке и православной, по правую широкая с задвинутым, в дальнем та самая для мучения, скороумным милягой Готффридом. Представляла неполноценную обскурантическую камеру, со стальными, заострёнными для пущего гнёта сознания, крышей касавшейся низкого посредством проводниковой паутины, стенами упиравшаяся в бок и торец залы, обличая намерение со временем войти в состав здешних и затеряться. Дверь прикрыта, в то же и не вполне, рот доктора, голый в сетях уже не голый. Подле машины прохаживался и зубовраченый-кабинет-сам-в-себе, заложив руки, касаясь подбородком верхнего шипа на нагруднике, размышляя даже не хочется о чём. Выбора нет? – рассеяно он, к чете перебегающих покой пауков. Обречённое утверждение в духе чувствующего, его доказательная база притянута за уши подсудимого: посовещались, стало быть. Я села на твой план и он по швам, выступила вперёд. А? Что? Что вы там лопочите, жертвы-воображанты? – едва отвлекаясь от расхаживаний. Заявление в духе уставшего завистливого археолога: он снова копает. Уступ за уступом, уступ за уступом. Ведь он уже бросил и, как мне передавали, с большой решимостью. Кто копает, что вы несёте? – распираемый ядом Готлиб. Мы будем говорить по делу, у меня уже отнимается нога. Мой сосед из мёртвой деревни, Солей, вновь свою яму. Почему же она мёртвая, если там живёт какой-то ваш сосед? Один, старик, не знаю какие блага там имает. Ещё и слепой, как ответственный библиотекарь. А снова взялся копать, это неслыханно. Не связано ли это с вашими похоронами? Квадратный ещё несколько измерял подземную, явившись в себя, обратился. Вопрос в духе зарвавшегося философа: так о чём это я? Вы же должны были решить между собой, кто полезет. Так каков ваш вердикт-приговор-ослабление позиций? Герда открыла рот, опередил Готлиб, пульнул не по договорённости, беседовать с Солеем письменно старухе. В комнате, у вас отведена для вопросов и дешёвых престидижитаторских демонстраций, невозможно сосредоточиться, пеликан, полный зоб рыбы. Заявление в духе коррупционного состава суда, пил в совещательной коньяк: ничего мы не решили. Подозрения, подслушиваете, подглядываете, вы воинствующий эксгибиционист, не лично, так через прислугу. Боюсь, такие подозрения будут везде, на моём острове, силясь предугадать, куда, осторожно Солей. Именно, именно так, милейший доктор из квадрата в квадрате. Но я мог бы дать слово чести. Не будем разводить здесь этих болот про танатофобную честь, обфускационную совесть и пополняемый счёт детского приюта с исполняющим обязанности директора. Я и сам могу дать вам тысячи подобных, но они для меня обсессивный пшик, мрачный воздух, искусственное марево над снабжаемым водопадом озером. Каково же предложение? – сдерживая гнев в оскоплённой мошонке и продолжая любезно, хозяин. Улица, Готлиб в духе североамериканского начальника асфалии. Хорошо, делая, отвечает не раздумывая. Вы мне так же, сколь и я потребен, не знаю зачем вы ввязались в это не кончающееся хорошо очко. Посему не стану полагать, вознамерились бежать и полагаете, будто снаружи для вас найдётся подходящая кротовая нора со сводом из коего не торчат черви. Полагать так было бы неразумно, главный наш резон вы только что сами, притом удручающе точно. Что ж, проводи на взыскуемую, под струи, Солей слуге, приведшему. Очередной эпический в духе запоминаются на всю по лестницам и безобразным дырам за картинами островных строений, вот они уже в передней, несколько часов назад отрекомендовался им и отрекомендовал своё вместилище амбидекстеров. Слуга дверь, вся во главе с вольноопределяющимся Готлибом наружу, несколько мгновений назад унялся саморастрачиваться. Близкая к концу ночь. Что задумал? – шипела Герда, пока прочь от зданий, через ворота, к лестнице за обрыв. Давай, мать, давай нам своё противоядие, остановился у конца острова. Можешь толком объяснить, лоб твёрже чем нить. Да как-то не тянет к разговорам, когда внутри эти твои слёзы расползаются, у меня уже язва обострилась. Выругалась сквозь, отняла у складок. Да не тебе сначала, протянула Гримо. Чпокнул из пробки, острожный расчётливый. Выхватил. А теперь говори, выслуживающийся перед зевающим папой инквизитор, унюхавший отсутствие ведьм. Драть отсюда надо, вот что я говорю, как бы невзначай к верёвке. Только пока лезть будем, доктор может извергнуть между неосторожное. Прыгать. Да ты одурел, а машина? А карта? Я тебе и без машины скажу. В мёртвую деревню, где старик яму копает. На востоке. На юге лес, на севере море. С запада мы сами чалим. Чалим это не то, Гримо. Вопрос в духе замаравшегося по локти слесаря коллеге держащему фонарь: и с чего ты такое решил? Да с того, что твой Готффрид, только по таким местам, где разная чертовщина творится и шёл. Или за собой оставлял. А мёртвая деревня со стариком и ямой, как раз самое то, два последних имеют решающее, иначе бы я подумал об этом ещё у подножия гор. Так что прыгаем и плывём. До берега, там обходим и на восток. Этот Солей, свою обитель покидать не мастак, так мне думается, там его нитки сфотографируют на магний. Пошлёт за нами погоню, станем соответствовать. Не возразить, подкрался к обрыву, покуда не оставила решимость, вниз. Тогда им всем, даже если считать, Готлиб по-прежнему мешал жить рядом, не до препирательств. Короткий, у полимата I, имей больше веры в свои, полёт, отрезвляющее в жерло озноба, полностью на дождевую. Уже отмахивал баттерфляй, каким-то соображая, в какой берег, навершие то невидимо над водой, то под толщей. Гримо, озеро принимало, едва не на голове у очередного оплывающего. За задним бортом, покачнуло от волны. С тростью в руке настолько, если бы в швейцарском из всего арсенала только пинцет, попробовал между зубов. Оригинально и отпугивает обитателей дна, мешает шнырять по среде и замораживает шею. Готлиб первым. Ощутив под, малость посидели, вглядываясь, не флот ли стражей с арбалетами, спокойно по своим дефиниционным. Сил у всех не вполне, припомнить последние, на ногах и без сна около суток. Берегом, огибая, косясь на невидимый в темноте, опасаясь погони. Впереди занимался. Выкатывало бок из красного кирпича и портландцемента, намереваясь осветить весь, не разделяя на негодяйство и дальновидное негодяйство и притворяясь бесстрастным. Отдохнуть бы нам, в шатре с виноградом, когда и озеро и остров за спинами, Готлиб. Подальше надобно, неизменно, параллакс, старуха. Да что ты заладила, подальше, подальше, оттолерантил своё провинциальный. Когда оно наступит, это твоё дальше, когда мы снова явимся к озеру обойдя весь мир, так я могу в Индии и остаться. Рассвирепела. Представь, он сейчас на шее у полифема и за уши как коня поворачивает голову, а тот своим прожектором куда мы держим и передаёт если я бок почешу, если ты в носу палец задержишь, если к нам подступится вражеский агент и если Гримо, особенно если Гримо, укусит хирономида. Помянутый плелся молча, изредка морщась от боли в натёртых прохудившимися волдырях и несуразности спутников. Привалились когда солнечный взобрался едва не к зениту своей власти, оттуда силился доплюнуть до земли протуберанцами, не беря в расчёт магнитное поле на Рюгене. Под ворчание Герды о, циклоп посоветовал Солею выслать домогательство, уснули. Гримо когда светило уже за отрогами Худых и кругом развешивали грязное бельё сумерки, но окончательно ещё не. Сел как опытный каторжник, огляделся как опытный обладатель кратковременной памяти и не став будить товарищей как решивший повернуть назад, предался размышлениям-инсигниям. Через четверть словно контуженный после бомбёжки и Готлиб. Открыл, осмотрелся и подсел. Вскоре и Герда. Крякнула, на ноги, оглядела сходку. Жрать давай, приветствовал Готлиб в очередной проецируя её внешность на семьдесят назад, поражаясь как мог нос так разрастись. А то у квадратного, нашего знакомца, гостеприимство в число добродетелей не, это, случайно, не смертный грех? Только встретил, сразу хвастаться адом, должно быть с задней, после чревоугодников себе уже не попросим. Съели по порции гаурины. Живой и провинциальный было навострились далее, но старуха видом дала, особенно никуда не. Ты что это расселась, мать-перемать? – Готлиб. Надо дальше шагать, в деревню мертвее мёртвого, а мы ещё мертвее сделаем. Что, сдалась, особь? Скоро за нами погоня от Солея, разберёмся, тогда что останется ветер доперекатывает А ты откуда, воображаемый киклоп телефонировал? А ты землю послушай, вытащила свой убрус, сплюнула с, во многом подтверждало презумпцию. Я же её так не берегу, пробурчал склоняясь, мне может и не расскажет. Голова в чёрном припала. Копыта, что ли, стучат? А если их там как крошек хлеба после трапезы вставной челюсти? Тогда придётся припомнить завещание Клаузевица и не затевать Семилетней. В машину не пожелал, а в той было уютно, с острова сманил в манере принуждения и незаконного воззвания к целостности нашего общества, Солея надул, головастика через канализационную трубу. Вот и отвечай, тон умиротворён, все дела, намеченные в, в область преданий, время шабаша как угнетения других, открыто признаться в своих к С. Саровскому, вступить в, по сердцу, исступления гроба Драконья, побелить печь в избе и сплавать в Нью-Йорк, написать несколько бранных и заклинаний на Бельведере. А что это такая невозмутимость? Верю, что женщин не бьют. Ну хоть ослепляющий дай. Вышел когда джентльменов лишали. Господин Готлиб, вы можете, едва начнётся схватка, рассчитывать и на меня, сзади Гримо. Я не вполне боец, буду стараться изо всех, живой для подтверждения, резко и с умеренной бестолковостью несколько лапидарных и долгосрочных. Ну, тогда бояться нечего, отвечал, раз вы, господин Гримо, взялись мне подсобить, тогда я спокоен. Вскоре на горизонте шевеление, приближающееся, помалу в сомнительную неотвратимость. На козлах единственный в капюшоне, поддавал по контрфорсам двух вороных. Приближался с, с подавляющим волю следованием закону колеса, фирновый каскад, да какой там каскад, премьера «Ринальдо» в Театре Её Величества, не остановить и не спастись бегством. Готлиб чуть в бок от лежбища, головой Гримо на противоположную, как по команде перехватили, правой за дальний от навершия, левой под пирамиды, соответствовать иннингсам. Посередине, не вставая, сноха халифа, съевшая мужа после совокупления пятьдесят назад, Герда, по бокам два нукера со швейцарскими ятаганами наготове. Карета в пяти и боковая, со стороны Гримо, неожиданность, открылась.